История – это больше, чем история нового времени. Она охватывает многие поколения и имеет долгую память. Так и история Пруссии – это не только история 20 века, когда сначала Германская империя лишила власти старое государство Гогенцоллернов, а затем его ликвидировали победители Второй Мировой войны. Пруссия существовала многие столетия.
В последние десятилетия существовало много оживленных дискуссий о светлых и темных сторонах прусского государства. Споры о том, какое место в истории занимает это разностороннее государство, велись не только в Германии, но и в других европейских государствах. С так называемого года Пруссии, 1981 года, с новой силой проснулся интерес к этой части Европы, в этот период проводились значимые выставки и публиковались работы о прусской истории как в восточной, так и в западной части Германии. Наибольшую популярность получила работа Себастиана Хаффнера – «Пруссия без легенд».
В недавнее время большой интерес вызвала популярная работа о Пруссии австралийского историка Кристофера Кларка с его тезисом о том, что Пруссия погибла в наименьшей степени от своих внутренних проблем, а от проблем, которые были в Германии в целом. Он подчеркивает, что «Пруссия была европейским государством задолго до того, как она стала немецкой». И добавляет, что «Пруссия не реализовала в Германии свою мечту, а Германия стала закатом Пруссии». (Preußen. Aufstieg und Niedergang 1600-1947, deutsche Übersetzung München 2007, S. 13).
Таким образом, настало время задаться вопросом о европейском характере Пруссии. Не потому, что Европа является сегодня популярной темой политических споров, а потому, что испокон веков географическая и культурная основа нашего существования расположена на этом континенте. Между Россией и Атлантическим океаном нет ни одного государства, которое можно было бы определить без отношения к Европе и ее истории.
Что же такого европейского в Пруссии? Начнём с самого простого: прусские подданные, а позднее граждане государства, происходили в значительной степени из различных регионов Европы; они были не только немцами. Здесь, в старой Восточной Пруссии, проживали литовцы и родственнные полякам мазуры, а также потомки нидерландских, гугеното-французских и зальцбургских переселенцев в культурный мир с немецким влиянием, по соседству располагалась великая Российская империя с ее балтийскими провинциями. Они смотрели не только на Берлин, но также и на Варшаву, Стокгольм, Ригу и Санкт-Петербург, они считали Балтийское море своим морем так же, как и жители Каталонии и Провансаля Средиземное море своим.
Кроме того, Пруссия входила до 1871 года в Германский союз и до 1806 года в Священную Римскую империю германской нации не со всеми своими провинциями. В особенности Восточная Пруссия находилась испокон веков вне этих границ и сохраняла до 20 века черты ярко выраженной самостоятельности. Кёнигсберг никогда бы не был выбран местом коронации в короли бранденбургских курфюрстов, если бы он был обычным «немецким» городом как Берлин или Потсдам. Саксонский курфюрст получал свою королевскую корону также за пределами Рейха в Варшаве, а не в Дрездене.
Позднее Бисмарк прочувствовал выгодность этих европейских основ прусской политики власти. В одном письме 1859 года он видел в отношениях с Европой возможность отхода от мира немецких средних и малых государств и «вырваться из верёвок федеральных филистеров». Ему казалось, что за этим стоит платформа более высокого уровня политики, «входной билет» в клуб великих держав. В конечном итоге Пруссия получила свой статус великой державы на Венском конгрессе 1815 года на основе не принадлежавших Германскому союзу территорий.
Для Бисмарка существовала разница между европейской и немецкой политикой, как великая политика отличается от обычной. В споре по вопросу Шлезвиг-Гольштейна в 1863 году он резко выразил это понимание в письме петербургскому посланнику: «Вопрос состоит в том, являемся ли мы великой державой или немецким федеративным государством, и, соответствуя первому варианту, являемся ли монархической державой или согласно второму варианту – государством, которое допускает управление профессорами, судьями и мелкогородскими болтунами».
Таким образом, Европа являлась для Пруссии высоким приоритетом. То, что было только немецким, то есть в узкой сфере влиянии Германии, не могло удовлетворить стремления Пруссии. Европейская политика привлекала, напротив, высокой степенью свободы решений, более широкими возможностями для действий. С европейской картой на руках Пруссия могла в случае необходимости оказывать давление на государства Германского союза.
Пруссия обладала европейскими цветами не только в политическом плане, но и в конфессиональном. Гегель обосновал это тем, что Фридрих Великий «ввёл Пруссию среди великих государственных держав в роли протестантской силы». Конфессиональное влияние играло значительную роль, несмотря на открытие для духа Просвещения, которое было определяющим для Канта.
Однако всеобщего отношения к протестантизму было недостаточно, чтобы государство Гогенцоллернов получило европейское измерение. Так как большинство мелких немецких государств были протестантскими, они скорее изолировались из-за своей провинциальной лютеранской земельной церковности от великого европейского мира. Что Пруссии придало европейский вид, так это особое влияние протестантизма, который получил своё начало за границами Германии: Женевский Кальвинизм.
С поворотом к реформированному вероисповеданию в начале 17 века Гогенцоллерны совершили не только важный церковно-исторический шаг, активно выступив за укрепление форм протестантизма, противопоставленных контрреформационному католицизму; с новой конфессиональной ориентацией они приняли важное политическое решение, предопределившее развитие и различные последствия в будущем, так как благодаря кальвинизму они открыли двери западноевропейскому духу и вывели государство из провинциальной узости немецкого лютеранства. Государство Гогенцоллернов сблизилось с Голландией и миром французских гугенотов.
С поворотом к кальвинизму были созданы условия для того, чтобы после Тридцатилетней войны растущее число верующих беженцев из контрреформационной Европы устремились в малонаселенные области между Шпрее и Мемелем. А также в Восточную Пруссию. Таким образом, лютеране хоть и не потеряли своё значение, но кальвинистам удалось образовать повсюду ощутимый противовес и поспособствовать тому, чтобы лютеранство занялось светскими проблемами как в Саксонии или Вюртемберг, а не только была занята собой. Страна стала более открыта для духа Просвещения.
Этот дух открытой, неконфессиональной мысли нашёл особое место здесь, в Кёнигсберге, в городе самого знаменитого философа Просвещения, Иммануила Канта. Даже если он и сталкивался с сопротивлениями и публиковал свои важнейшие работы за пределами Пруссии, а именно в Риге, он был неразрывно связан с этой страной и одновременно являлся воплощением европейского духа, который оказал влияние на Просвещение. Кантовские работы пережили Пруссию.
Что же осталось от Европы в эпоху национализма, в течение которого оказалось также прусское государство, и который, в конечном итоге, стал роковым для его судьбы? Трагическим событием истории является то, что именно это государство, выходящее за старые границы Германской империи, стало характерным оплотом националистической мысли и потеряло из виду принадлежность к семье народов Европы.
К этому привели исторические процессы с многочисленными последствиями, которые затмили весь 19 и 20 век. С одной стороны, Пруссия и Германия стояли друг у друга на пути и не давали образоваться современной демократической государственности. Пруссия толкала другие немецкие государства на путь пруссинизации, а Германия толкала Пруссию на путь германизации ее ненемецких граждан государства. Прусско-немецкий Рейх ослабевал сознание граждан в обоих направлениях.
С другой стороны, деление Польши отягощало Пруссию особым образом. Хотя царская Россия и Габсбургской монархия квантитативно больше участвовали в этом, но в их многонациональных государствах были лучшие условия для принятия новых национальностей. Пруссия же видела угрозу своему внутреннему состоянию, так как она как ведущая сила Германской империи одновременно заботилась о немецком характере своей государственности и должна была принимать во внимание интересы восточных сил, участвовавших в делении. Все это было безуспешно для стимулирования европейского сознания.
В Восточной Пруссии эта проблематика усиливалась ещё дополнительными факторами. С одной стороны, отдаленное положение этой провинции несло в себе то, что ее немецкий характер был выражен больше, чем в средних и западных областях Пруссии. С другой стороны, последствия деления Польши были здесь особенно ощутимы, так как теперь Россия доходила до восточных и южных границ провинции и, таким образом, воспрепятствовала соседскому немецко-польскому диалогу. В этом национальном давлении, вместе с давлениях возвратного обязательства и размежевания, ничего не изменилось после вновь образования Польши после Первой Мировой войны, когда Восточная Пруссия была отделена от общего прусского государства и Германской империи так называемым польским «коридором». Когда в послевоенное время путешествовали из Кёнигсберга в Берлин, то ездили «в Рейх».
Европа была снова открыта лишь во времена национал-социалистического «Третьего Рейха», а именно кругами сопротивления. Оппозиционные силы, действующие как раз в восточных провинциях Пруссии, в первую очередь в Восточной Пруссии и Силезии, лелеяли старые ценностные представления европейской истории и пытались сделать их основой гуманного послевоенного порядка. Понятие Европа приравнивалось к свободе и человеческим ценностям.
В одной бумаге, написанной кружком Крейзау в Силезии в августе 1943 года, требовалось «новое создание европейской народной общности», чтобы, прежде всего, «снова восстановить разрушенное право … и установить его господство над всеми порядками человеческой жизни». Так что «ответственность и верность, которыми каждый обязан своему национальному происхождению и языку, не приведут к унижениям, преследованиям или эксплуатации чужих народов». Это соответствовало старым европейским представлениям о праве. Сегодня, 63 года спустя окончания разрушающей, человеконенавистнической Второй Мировой войны возник новый порядок в Европе, который даёт нам шанс на мирное человеческое сосуществование. То, что мы смогли собраться здесь, в ныне принадлежавшей России части старой Восточной Пруссии в духе Канта, является знаком надежды и веры. Русские и немцы вместе размышляют об истории Пруссии, об истории страны, которая как никакая другая страна обязана своим подъемом связям между их династиями на протяжении многих поколений. Они осуществляют это сегодня не как раньше за счёт других соседских народов, у которых есть своё место в Европе. Восточная Пруссия является таким символом, так как ее одна половина принадлежит России, а другая – Польше – обе стороны очень гостеприимны немцам, которым не нужно отрицать свою историческую связь с этой страной. Спасибо за гостеприимство.
© Перевод – Ольга Мелешкевич
