Журнал «Прусские провинциальные листки»
Издаётся Ассоциацией по спасению брошенных детей в Кёнигсберге на благо учреждения.
Седьмой том
Кёнигсберг 1832
Некролог. Роберт Мотерби
К чувству скорби по утрате любимого человека часто примешивается ещё одно ощущение, которое чуждо нам, если внезапно прекращается жизнь полноценная и здоровая, но которое вызывает у нас горькую тоску, когда бренное, измождённое после долгой болезни тело человека, чей дух и внутренняя суть были сродни нам, обращается в прах. И если верно, что жизнь, задуманная в высшем и чистейшем смысле, является самым проникновенным утешением в смерти, то мы сможем обрести покой, опираясь на мысль о том, что жизнь всегда, до последнего часа, ни в чём не отказывала умершему; что он, не испытывая затруднений, до последнего вздоха мог исполнять свою миссию: посему можно найти исцеление от боли в том, что, когда мы стоим подле этого гроба, мы чувствуем веяние тихих посланников мира, священных часов плодотворного благословения, часов активнейшей деятельности и чистейшего наслаждения – и близость их заставляет отступить воспоминание об отдельных мгновениях боли. Веселье и свет дня в разгар лета смягчает даже темноту летних ночей, так почему благословенная радостная жизнь не должна осветить своим отрадным и утешительным светом могильный сумрак? И придётся ли нам когда-нибудь жаловаться на отсутствие таких утешительных радостей в жизни того, кто воистину был здоров и полностью развил свои внутренние способности? Подобный человек будет знать, как найти смысл жизни во всём, независимо от того, насколько тяжёлой или сложной она может быть.
Конечно, всё выглядит иначе, когда свой последний долг природе отдаёт человек дряхлый, поживший своё; тогда мы скорбим не только о смерти, но и о жизни, которая часто горька и суха; тогда это своего рода предупреждение для нас, как будто болезненный настрой его жизни оказывает своё разрушительное влияние на нашу боль в связи с его кончиной, которую труднее утешить и утишить, чем скорбь по любому другому умершему. Восприятие смерти человека, полного сил, вспыхивает сильнее и острее, потому что мы менее к этому подготовлены, но в конечном итоге для него находятся более лёгкие средства утешения именно в личности того доброго человека, потерю которого мы оплакиваем, в жизни ушедшего и в самом его содержании. Да, мы можем привыкнуть к воспоминаниям о сильной, радостной личности, мы безмятежно им предаёмся, и бывают моменты, когда она внезапно возвращается к нам во всей полноте своей жизненной свежести; но воспоминания об угасающем, хиреющем друге всегда сопровождаются угнетающей, горькой грустью, и когда мы обращаемся к безмолвной грустной тени, то кажется, что она смотрит на нас глубоким, тоскливым взглядом, чтобы мы замолчали и ощутили себя пойманными в ужасные силки смерти.
Я не могу избавиться от подобных мыслей, пытаясь на этих страницах рассказать о смерти превосходного человека, Роберта Мотерби. Возможно, всё вышесказанное неприменимо во всей своей резкости в данном случае, но всё это справедливо в более мягком смысле.
Внешние условия жизни этого превосходного человека могут показаться чужаку незначительными, но они сложились таким образом, что вся энергия этого характера оказалась востребована самым живым образом и действительно прошла испытание; нередко это сердце наполнялось тяжкой заботой; и именно по этим причинам позволительно будет буквально в нескольких словах напомнить друзьям усопшего, которые были наиболее близки к нему, о том, каким же был этот человек.
Роберт Мотерби родился 27 апреля 1781 года в Кёнигсберге. Его отец, шотландец по происхождению, которого звали так же, как сына, был повсеместно любим и уважаем как человек необычайной сердечности, доброты, преисполненный духа и с чувством юмора. Первое домашнее воспитание, проходившее на глазах всезнающего и тонко чувствующего отца, в полной мере подходило для того, чтобы пробудить дух мальчика, подтолкнуть его к более активной деятельности и способствовать формированию его нрава; но и внешние, благоприятные условия жизни обеспеченного и уважаемого коммерсанта, чей гостеприимный дом изящных манер и одухотворённого общения был открыт для друзей, в числе которых были выдающиеся мужи своего времени, в том числе Кант и Гиппель, способствовали успеху этого образования с самых первых шагов. Пример нашего Роберта – это очередное доказательство того, что те самые ранние впечатления, которые мы получаем в родительском доме, накладывают самый продолжительный отпечаток на всю нашу последующую жизнь. Отцовское внимание было погружено в самую чистую, самую нежную любовь, так что тепло и доброта детского сердца были бережно сохранены. В этом вполне благонравном и благородном окружении, где щадили детскую наивность, легко пробуждалось чувство нравственности и гуманности, которое становилось постоянным. Поскольку с самых юных лет внимание ребёнка непроизвольно привлекали самые оживлённые и содержательные беседы, то уже первые порывы любопытства должно было обратить к благородным занятиям и отвратить от вредных развлечений. Уже став взрослым мужчиной, Мотерби сохранил эту высочайшую доброту и чистоту сердца; приветливое расположение и доброжелательность были плодом его натуры, а его сердце было восприимчиво к самым доброжелательным порывам; ни разу в своей жизни он не поступал против справедливости и гуманности, ив дальнейшем повествовании ещё будут приведены доказательства того, какую живую любознательность он проявлял и какого неустанного трудолюбия был исполнен. Кроме того, уже в юном возрасте он отличался забавными идеями и тихим юмором, который в силу его натуры проистекал из самых доброжелательных помышлений, так что он никому не вредил сознательно. Даже рукописные эпиграммы, которые он мне показывал, были полностью лишены обидной остроты.
К большому счастью для нашего Мотерби, в нём с этими прекрасными предпосылками сочетались настойчивость и выдержка, а поскольку он с юности был физически слаб и весьма подвержен возбудимости, то эти физические свойства на протяжении всей его жизни служили источником страданий; поскольку он к тому же вступил на карьерный путь, который, по его собственным частым заверениям, никогда ему самому не нравился, и он не считал себя подходящим для него: то кто-либо другой, наверное, быстро пошёл бы ко дну, сожрал бы сам себя, но именно Мотерби в тот момент, когда казалось, что удача полностью от него отвернулась, а здоровье его более, чем когда либо, страдало от напастей, которые обрушила на него судьба, смог совладать с жизненными обстоятельствами благодаря той необычайной внутренней силе, которой он обладал, и даже в преклонном возрасте его слова и письма верно отражали его собственное естественное состояние. Период экзаменов начался после того, как он окончил школу в Мариенбурге, которой в то время руководил господин Г.Р.Р.Яхманн; и поскольку он сам неохотно разговаривал о последовавших за этим днях, наш рассказ о них тоже будет коротким. Скромный и послушный мальчик подчинился воле своего отца, который определил его в коммерцию; хотя внутренняя его склонность противоречила этому. Здесь, однако, мы не должны забывать, что изучение современных языков, к которому его привели потребность в основательном коммерческом образовании и благоприятные домашние условия, впоследствии стало для него источником средств к существованию и даже источником чистого удовольствия; то, что тогда казалось лишь средством к достижению более высоких результатов и было освоено с неохотой, впоследствии стало целью и задачей его самой напряжённой интеллектуальной деятельности. Сперва он работал в конторе своего отца, затем продолжил коммерческое образование в Мемеле, после чего долгое время работал в предприятии «Бартельс и Штребело» (ориг. Bartels und Strebelow – прим.перев.) в Эльбинге, а после смерти главы этого дома был отправлен по делам фирмы в поездку в Англию. Он охотно и часто рассказывал об этом путешествии; в последние годы его жизни подробные дневники помогали ему вызвать в памяти удовольствие и пользу, которую принесла ему эта поездка; он самым точным образом был сведущ в английских обычаях и в языке, поэтому образ мыслей и жизни этого национального характера становились ему всё ближе.
Вернувшись домой из Англии, Мотерби в 1807 году обосновался в Кёнигсберге и в 1810 году женился на девице Вильгельмине Бартельс. Но неблагоприятные условия вынудили его уже в 1815 году закрыть коммерческое предприятие. Поэтому в 1816 году он предпринял поездку в город Арнсберг в Вестфалии, но уже на следующий год вернулся в Кёнигсберг и в 1818 году снова заделался коммерсантом. Однако предприятия, для которых у нас недостаёт решимости и склонности, редко оказываются удачными; и в 1819 году Мотерби был вынужден навсегда покинуть сферу коммерции.
Отныне Мотерби полагался на свои силы и на те вспомогательные средства, которые хранились в сокровищнице его знаний. Он наконец сбросил досадные путы, которые до сих пор стесняли его и препятствовали приступить к его истинному занятию, и когда наконец у него появилась свобода для того, чтобы без помех предаться глубокому изучению современных иностранных языков, к которому он чувствовал естественное предназначение, то у него более не было трудностей со средствами для удовлетворения своих внешних потребностей. Он начал преподавать иностранные языки, и многие его благодарные ученики с восхищением и признательностью хвалили его методы, которые действительно помогли им улучшить их знания. Но поскольку это отнимало у него немало времени, а многочасовые пешие переходы по городу в грозу и непогоду сказывались на его слабом здоровье и всё больше и больше его утомляли, постольку отведённый ему срок был принесён в жертву науке. Часто на его бледном худом лице отчётливо проступала усталость, но всё равно он всегда легко вступал в интересную, ободряющую беседу; он жертвовал теми немногими минутами, которые оставались до начала следующего урока, и, задыхаясь, поднимался по ступеням, чтобы прояснить научное сомнение или обсудить литературные соображения в разговоре с другом. Неустанная деятельность, непреклонная настойчивость, глубокое планомерное размышление, богатый вспомогательными источниками духовный мир, всё это позволило ему обрести власть над интеллектуальным миром, благодаря чему он, несмотря на все трудности утомительного профессионального занятия, в скором времени смог пожинать спелые плоды своего разума. Так, вначале появился словарь шотландского диалекта, переиздание которого было одним из самых горячих желаний автора. Жаль, однако, что появление этого весьма оригинального произведения дало повод к столкновению с иным учёным, который остался недоволен тем, как выполнена была задача, которую он сам себе и назначил. Однако вскоре стало ясно, что этот иной лексикон, публикация которой вначале казалась затруднённой, разработан в соответствии с научными масштабами, и труд Мотерби, предназначенный для более широких целей, ни в коей мере не мог помешать его распространению. Поэтому наш друг вскоре успокоился по поводу этого недовольства, которое, правда, не стоило произносить так громко. Вскоре последовали упражнения по английскому языку; обе работы были восприняты с живейшим восторгом, и то же самое можно сказать о «Подлинной истории Ромео и Джульетты, перевёденной с итальянского языка делла Скала». Кроме того, в журнале «Остзейские листки» (ориг. Preußische Ostsee-Blätter, прим.перев.) был напечатан превосходный перевод «Суждения одного английского критика о Жан-Поле и его трудах». Уже благодаря некоторым из вышеназванных работ Мотерби привлёк к себе внимание научной общественности, и поэтому «Королевское немецкое общество» в 1830 году избрало его своим полноправным членом. Участие его было постоянным, и во втором томе сочинений общества содержатся два трактата, вышедшие из-под пера Мотерби, которые являются отличным свидетельством его тонкого ума и превосходного слога. Тот факт, что они свидетельствуют это самым ярким образом, недавно был весьма признательным образом отмечен в критических органах печати. То были первые зрелые плоды его исследований, и нам мучительно прискорбно, что они же стали и последними. Первое из этих сочинений посвящено шотландскому поэту Бёрнсу и шотландскому диалекту. Бёрнс, с его любовными заигрываниями и сладкими грёзами, был любимым поэтом нашего друга, и даже находясь на ложе своей последней болезни, которую ему пришлось перенести здесь в Кёнигсберге, он в свои свободные часы занимался переводом одной светлой и душещипательной песни шотландского барда. Эта работа стала для него последней.
Вторая из упомянутых статей озаглавлена: «Об изучении и преподавании современных языков, с комментариями об этих языках и о языке в целом». Эту работу можно назвать завещанием для учеников умершего; потому что она полна точнейших и глубочайших языковых наблюдений и в ней Мотерби представил весь капитал опыта и воззрений относительно иностранных языков и их изучения, накопленный им на протяжении ряда лет, собранный кропотливо и с большим усердием.
В обхождении Роберт Мотерби всегда был добрым, остроумным, умным, но в то же время очень скромным и покладистым; в моменты громкой радости он оставался тихим и замкнутым, но в компании знакомых людей проявлял себя живым и участливым человеком; вся его речь пронизана была тёплыми чувствами, когда разговор обращался к предметам, занимавшим его сердце или привлёкшим его во время его исследований. Но его лицо всегда было подёрнуто светлой грустью, и его прекрасные, умные, печальные глаза были полны любви и благоволения. Те невинные развлечения, которым он предавался в общении с семьёй и в кругу своих друзей-единомышленников, никогда не могли полностью отвлечь его от любимого занятия – научных изысканий; он охотно переводил обсуждение этих результатов в спокойную беседу.
Таков был Роберт Мотерби, и таковым он был невероятно дорог моему сердцу. Продолжительная болезнь летом 1832 довела его до края могилы; но последний всплеск умирающей силы и врачебное искусство его дражайшего брата, казалось бы, помогли ему выздороветь; он даже охотно вёл разговоры о делах, которыми собирался заняться этой зимой. Но ужасный вид истощённой, ослабевшей фигуры не обманывал друзей, которые сердцем чувствовали приближение конца; они не перебивали его, когда он делился с ними своими надеждами, потому что последние слова умирающего священны, и у нас нет почти ни единого слова, которое мы могли бы добавить к его словам. После одного пасмурного, мрачного дня солнце ещё раз, вечером, выглянуло из-за туч и коснулось бледной щеки умирающего, чтобы уже никогда не взойти над ним в этом бренном мире. Он умер 1 августа 1832 года во время поездки к друзьям и родственникам в Мемель, вдали от самых близких ему людей, от своей жены, братьев и сестёр.
С его смертью разбилось сердце, которое перестрадало много скорби, но которое также наслаждалось и священной радостью, чуждой обычным людям. Теперь он познал тайны, скрытые от глаз смертного. Но мы, при мысли об усопшем, обращаемся к небу в поисках утешения и верим, что высохнут слёзы, а пережитая скорбь обратится в забытый сон.
Цезарь фон Ленгерке
