В брошюре, приложенной к диску с фильмом Маргарет фон Тротта «Ханна Арендт», напечатано краткое жизнеописание философа. Оно начинается со следующих слов:
«ХАННА АРЕНДТ родилась 14 октября 1906 года в Ганновере и выросла в социально-демократической среде ассимилированных евреев. Она изучала философию и теологию в Марбурге и Фрайбурге. Среди её учителей были Эдмунд Гуссерль и Мартин Хайдеггер».
В книгах издательства «Пипер», в котором выходили немецкоязычные переводы работ Ханны Арендт, о её жизни сказано так:
«Ханна Арендт, родилась 14 октября 1906 года в Ганновере, умерла 4 декабря 1975 года в Нью-Йорке, изучала философию, теологию и греческий язык, в том числе у Хайдеггера, Бультманна и Ясперса, под руководством которого она писала диссертацию и в 1928 году получила учёную степень».
Кёнигсберг в этих коротких описаниях даже не упоминается. Действительно, Ханна Арендт родилась не в Кёнигсберге, а в пригороде Ганновера. Но из Кёнигсберга родом были её родители Пауль и Марта Арендт. Пауль Арендт работал в Ганновере инженером. Когда маленькой Ханне только-только исполнилось три года, у отца ухудшилось состояние здоровья из-за сифилиса, которым он заразился за несколько лет до свадьбы; потом он и считал, что от него вылечился. Он стал нетрудоспособным. Поэтому он, его жена и их дочь вынуждены были вернуться в Кёнигсберг. Они поселились в районе Хуфен, на улице Тиргартенштрассе, 6 (сегодня ул. Зоологическая). Отец Пауля, любимый дедушка Ханны Макс Арендт жил совсем неподалёку, на Гольтц-Аллее (ныне улица Гостиная).
В марте 1913 года Макс Арендт умер. В октябре того же года скончался его сын Пауль Арендт. Маленькую Ханну воспитывала её мать, Марта, урождённая Коон. В 1920 году овдовевшая Марта Арендт вышла замуж за торговца скобяными товарами Мартина Беервальда. Он был сыном эмигранта из России, родился и вырос в Кёнигсберге. Марта и её дочь Ханна перебрались в дом отчима на улице Бузольт-Штрассе (ныне улица Ермака)[1], буквально в двух кварталах от Тиргартен-Штрассе. В районе Хуфен жили состоятельные кёнигсбержцы, именно там – между Тиргартен-Штрассе, Гольтц-Аллее и Бузольт-Штрассе – росла маленькая Ханна.
В августе 2014 года, когда началась первая мировая война, казалось, что русская армия вскоре войдёт в Кёнигсберг. Поэтому Марта Арендт вместе с дочерью бежала к своей младшей сестре в Берлин. Там они провели десять недель. В берлинском районе Шарлоттенбург Ханна пошла в школу для девочек. Семья и друзья её баловали, однако мать писала: «Всё равно в ней живёт огромная тоска по нашему дому»[2]. Биограф Ханны Арендт, писательница Элизабет Юнг-Брюль, писала также:
«Марта Арендт неоднократно замечала, что незадолго до начала поездки или перед каникулами её дочь заболевала, за исключением тех каникул, которые они проводили вместе на Балтийском побережье Восточной Пруссии, «которые она предпочитала любым поездкам».[3]
Когда Ханне было шесть лет, а её родители как раз собирались отправиться вместе с ней в баварские Альпы, у девочки настолько воспалилось горло, что поездку пришлось отменить. Через четыре месяца после возвращения в Кёнигсберг Марта снова захотела поехать вместе с дочерью в Берлин, но у Ханны начались лихорадка, сильный кашель, открылись другие заболевания. И такое состояние продлилось десять недель. Следовательно, в детстве Ханна Арендт вела себя, как многие другие кёнигсбержцы: она не хотела отсюда уезжать. Её самым любимым маршрутом были краткие выезды на побережье Балтийского моря. У дедушки Арендт был летний домик неподалёку от Кранца (ныне Зеленоградск). Бабушка Коон, мать Марты, жила в Нойкурене (сегодня Пионерский); семьи охотно проводили там лето. [4]
Ханна Арендт ничего не писала о своём детстве и юности в Кёнигсберге и довольно редко об этом высказывалась. Поэтому мы можем лишь предполагать, в какой мере и каким образом этот первый отрезок её жизни отразился на взрослении и дальнейшей деятельности.
В телевизионном интервью с Гюнтером Гауссом, записанном в октябре 1964 года, она говорит: «Мой дед был президентом либеральной общины и депутатом городского собрания Кёнигсберга. Я родом из старинной кёнигсбергской семьи»[5] Что же нам известно об этой «старинной кёнигсбергской семье»? Как пишет уже упомянутая Элизабет Юнг-Брюль, мать дедушки Макса Арендта, т.е. прабабушка Ханны, «прибыла в Кёнигсберг во времена Мендельсона, приехав вместе с семьёй из России»[6]. Это невозможно, поскольку Моисей Мендельсон умер в 1786 году, а Макс Арендт родился в 1843 году.[7] В любом случае, дедушка по отцовской линии является первым представителем семьи Ханны Арендт, родившимся в Кёнигсберге. Дед по материнской линии Якоб Коон родился в 1838 году в той части Литвы, которая относилась к России; в 1852 году вместе со своими родителями он бежал в Кёнигсберг из-за юдофобской политики царя Николая I.[8] Бабушка Фанни Коон, урождённая Шпиеро, также в молодости приехала в Кёнигсберг из России.[9] Она говорила по-немецки с сильным русским акцентом и охотно рядилась в русскую крестьянскую одежду.[10]
Итак, все предки Ханны Арендт были из России. Единственный, кого можно назвать «старым кёнигсбержцем» – это её любимый дедушка Макс Арендт. Почему же она не сказала, что происходит из семьи выходцев из России? Ответом может быть только мысль, что она сама скорее воспринимала себя не как потомка российских иммигрантов, а именно как кёнигсбержку.
Как рассказывал Курт Блюменфельд (ментор и друг Ханны Арендт, ставший позднее сионистским политиком – уроженец Восточной Пруссии, изучавший юриспруденцию в Альбертине, кёнигсбергском университете, и вхожий в дом Макса Арендта), хозяин дома был пламенным немцем и цитировал выражение Габриэля Риссерса[11]: «Того, кто отрицает мою немецкость, я сочту убийцей»[12] Напротив, его внучка Ханна Арендт не рассматривала себя в качестве немки. Карл Ясперс как-то сказал ей: «Разумеется, вы немка»! Она ответила: «Да видно же, что нет!»[13] Вместе с тем, в письме, адресованном Вольному университету Берлина и написанном в 1964 году, она упоминала «Кёнигсберг, мой родной город».[14] Значит, она не воспринимала себя как немку, но всё-таки считала себя кёнигсбержкой.
Один из немногих ныне живущих уроженцев Кёнигсберга, которым пришлось носить жёлтую звезду Давида и которые своими глазами видели закат Кёнигсберга, писатель и музыкант Михаэль Вик дал описание того, какое впечатление Кёнигсберг мог производить на ребёнка:
«Kёнигсберг был городом, который невероятно питал детскую фантазию. Прямо сказать, детский город-мечта…с величественным замком в центре. Перед ним стоял кайзер Вильгельм I – огромный, больше человеческого роста, в короне, с грозно поднятой саблей. В четырёхугольном замковом дворе был погреб с ужасающим названием «Кровавый суд». Совсем неподалёку от замка, на очаровательном Замковом пруду, где плавали лебеди и утки, можно было взять лодочку напрокат и покататься. Через реку Прегель вели живописные мосты; разводные мосты, из-за которых мы нередко опаздывали в школу, они вели на остров, расположенный в центре города. Старинный собор, в котором я впервые услышал «Страсти по Матфею», и от них у меня перехватило дыхание, был доминантой острова Кнайпхоф. У стен собора покоится философ Иммануил Кант, слова которого отлиты в металле и укреплены на замковой стене. … Многочисленные старые склады, перед которыми постоянно причаливали баржи с новым грузом, извилистые узкие переулки, мощные ворота в крепостных стенах – все свидетельствовало о древней истории. Благодаря им легко можно было поверить в то, что в этом городе живут и сказки, и легенды…».[15]
Вот в таком городе и росла Ханна Арендт. Она училась в школе имени королевы Луизы на улице Ландгофмейстер-Штрассе (сегодня это школа № 41 на ул. Сергея Тюленина), т.к. это была единственная в Кёнигсберге гимназия для девочек; там можно было изучать латынь и греческий язык. Греческий стал любимым предметом Ханны Арендт. Предположительно она ездила в школу и возвращалась домой на трамвае, изо дня в день пересекая свой родной город.
Всё в Кёнигсберге указывало на его самого великого сына. Писатель Макс Фюрст, на год старше Ханны Арендт, в своей автобиографии описывает «… памятную доску с цитатой Канта, укреплённую на стене Кёнигсбергского замка, его знаменитые слова о звёздном небе и моральном законе. Каждому школьнику Кёнигсберга пришлось хотя бы раз переписать эту цитату слово в слово…»[16]
Иммануил Кант к тому же был в Кёнигсберге ″последней инстанцией″ в том, что касалось хорошего поведения. Достоинства Канта как личности во многом совпадали с прусскими добродетелями, примером которых служил Фридрих Вильгельм I. Кант практически вырос, ориентируясь на такие образцы, ибо его родители были пиетистами и детей воспитывали, прививая вежливость, скромность, чувство долга и верности ему, честность, умение довольствоваться малым, прилежание, усердие в работе и уважение начальства. Мысль Канта сформировала культурный слой в Кёнигсберге таким образом, что совершалось преодоление многих религиозных ограничений. И не случайно, что многие кёнигсбержцы, вне зависимости от формы вероисповедания, так или иначе поддерживали его учение.[17]
В XVIII веке евреи в Пруссии ещё не были равноправными гражданами; тем не менее они находились под защитой прусского правового государства. Андрей Болотов, российский офицер, живший в Кёнигсберге во время Семилетней войны, в своей автобиографии рассказывает, как один немецкий знакомый пригласил его на свадьбу по иудейскому обычаю. Болотов описывает, что в празднестве приняли участие кёнигсбергские ремесленники, священники, коммерсанты с жёнами и дочерьми, студенты, дворяне и офицеры, и что евреи отличались от прочих собравшихся только локонами от висков к подбородкам. В остальном же и они, и их жёны были одеты столь же хорошо, сколь и остальные гости.[18] В России он ничего подобного не видел.
Врач Маркус Херц был оппонентом Канта на защите его докторской диссертации. Позднее он, переехав в Берлин, вел с Кантом постоянную переписку. Исаак Авраам Ойхель, преподававший в Альбертине философию и ближневосточные языки, в 1783 году основал в Кёнигсберге первый современный журнал на иврите Ha Meassef („Собиратель“), ставший центром иудейского просвещения.
25 августа 1896 года была освящена Новая Синагога на Линден-штрассе (сегодня ул. Октябрьская) в районе реки Прегель, напротив старого здания университета. На церемонии присутствовали обер-президент провинции Восточная Пруссия граф Бисмарк, городской комендант генерал-лейтенант Койлер, обер-бургомистр Гофман, университетская профессура Альбертины, а также евангелический священник, суперинтендант Лакнер. От имени города выступал кёнигсберский вице-бургомистр Карл Бринкманн. Он поздравил общину синагоги с тем, что, как он сказал, ″в вашем празднике с радостью принимают участие все кёнигсбергские сограждане. С высоко поднятой головой и наверняка с вашего согласия я позволю себе сказать: здесь, в Кёнигсберге, представители всех религий и конфессий живут в мире и согласии друг с другом и друг рядом с другом“[19]. В торжественной проповеди по случаю 200летия со дня рождения Иммануила Канта, которая прозвучала во второй день праздника Пессах 5684 (в европейском летосчислении это было 20 апреля 1924 года) в Новой Синагоге в Кёнигсберге, раввин общины доктор Райнхольд Левин говорил: «мировое гражданство нравственности – это общая заповедь Моисея и Канта: нравственный завет, который каждому даёт благородство и достоинство, связывает его с общим и с целым. Моисей… через тысячелетия… протягивает руку главному мыслителю немецкого народа[20].»
Зная эту подоплёку, можно лучше понять мир самосознания Ханны Арендт, которому она сама дала такое лапидарное описание:
«Факт в том, что я не просто никогда не притворялась кем-то, кем я не являюсь, но я никогда даже не испытывала соблазна так поступить. … Даже в детстве. Быть еврейкой для меня означает несомненную данность моей жизни, и я никогда не желала ничего изменить в этих фактах жизни»[21].
Основой такого самосознания «была само собой разумеющаяся принадлежность к евреям, идентичность, которая практически процветала в либеральной и сравнительно плюралистичной атмосфере довоенного Кёнигсберга[22]». У Макса Фюрста самосознание было примерно таким же: Я никому не позволяю навязывать или предписывать мне, кем мне быть. Может быть, я не являюсь немцем – а кто это вообще такой – но я кёнигсбержец, восточный пруссак, и я здесь на своём месте, как и многие другие, кто здесь родился и живёт.[23]
За три с половиной года до прихода к власти в Германии национал-социалистов, и ровно за 15 лет до того дня, когда старый Кёнигсберг погибнет в пламени британских налётов, Томас Манн в интервью «Кёнигсбергской всеобщей газете» („Königsberger Allgemeine Zeitung“ – прим.перев.) 29 августа 1929 года скажет о своих ощущениях во время первого визита в Восточную Пруссию: «Я и сам не знаю, почему образ Востока настолько полюбился мне за столь короткое время. Может быть, это дополнение меня самого? Восточные пруссаки такие иные, такие неповторимые. Возможно, в их подсознании, всердце и разуме, живёт чужой великий миф… я нахожу здесь мост, ведущий в славянский культурный круг…».[24]
Самосознание Ханны Арендт и Макса Фюрста отвечало общему требованию, которое Томас Манн выдвинул во время той же беседы с журналистом газеты «Königsberger Allgemeinen Zeitung»: «Все действительно добрые и праведные духом должны иметь возможность высказаться, во всех странах, во всех зонах. Но: важен характер… Немец должен быть немцем, уроженец Восточной Пруссии – пруссаком, вестфалец и ганноверец – нижнесаксонцем. Только в соединении индивидуальностей возникает настоящее единство. Так происходит и с семьями народов, наций. Тот европейский дух, который мы хотим возделывать, появится лишь тогда, когда каждый будет «сам собой». Отрицание самих себя делает людей трусливыми».[25]
Ханна Арендт самоотречением не занималась и по всем подобным вопросам не боялась столкновений. В 15 лет она повздорила с учителем школы королевы Луизы и была исключена из школы. Два семестра она училась в Берлинском университете. Затем ей было позволено сдать школьные зкзамены экстерном. В юбилейном кантовском 1924 году – в тот же год кёнигсбергский архитектор Фридрих Ларс воздвиг надгробие на могиле Канта у кафедрального собора – Ханна Арендт сдала всё в той же школе выпускной экзамен. А потом она гордо демонстрировала своим бывшим одноклассницам золотой значок с изображением герцога Альбрехта, так называемый «Альбертус», который в Кёнигсберге вручали выпускникам. При этом она закончила школу на год раньше своих соучеников.
Уже в юности Ханна Арендт познакомилась с трудами своего земляка Иммануила Канта. Сделала бы она то же самое, если бы росла в Ганновере? Юрген Мантей считает так: «В Канте она видит философа, который отличается от всех своих предшественников – за исключением Сократа и Руссо – тем, что он не использует созерцательный труд, философию, для того, чтобы отделиться от прочих, от не-философов. И в этом смысле она сама тоже станет кантианкой. Можно считать, что основы такой направленности жизни были заложены в её кёнигсбергской юности».[26]
В 1924 году, когда ей только что исполнилось 18 лет, Ханна Арендт покидает Кёнигсберг и начинает учёбу в Марбурге, которую затем продолжит во Фрайбурге и в Гейдельберге. Но она сохранила связь со своим родным городом, где жила её мать со своим вторым мужем Мартином Беервальдом и его дочерями Кларой и Евой. Несмотря на второе замужество, в 1927 году Марта Арендт вместе с дочерью отпраздновала свою серебряную свадьбу с Паулем Арендтом. Праздничная трапеза состоялась в ресторане рядом с Кёнигсбергским загсом, где они когда-то поженились.[27].
В 1929 году Ханна Арендт переезжает в Берлин и начинает знакомиться с биографией женщины по имени Рахель Варнхаген (Rahel Varnhagen); «первые результаты этой работы она представила год спустя на заседании Союза еврейских женщин в своём родном Кёнигсберге».[28] В апреле 1932 года Клара Беервальд, страдавшая депрессией, покончила жизнь самоубийством; Ханна Арендт немедленно выехала в Кёнигсберг.[29] В августе 1933 года она эмигрировала в Париж; поездки в Кёнигсберг в то время стали невозможными. Однако там осталась мать Ханны; она покинула город только после погромов так называемой «хрустальной ночи» 9 ноября 1938 года.
Во время учёбы в школе Ханна Арендт была центром группы детей из интеллигентных еврейских семей, она регулярно приглашала друзей в дом своего отчима Беервальда на Бузольт-Штрассе; они занималась вместе греческим языком; были и беседы о философии.[30] Покинув Кёнигсберг, Ханна Арендт сохранила связи с этим кругом друзей.[31] Её кёнигсбергская знакомая Анна Мендельсон, позднее ставшая женой французского философа Эрика Вайля (Eric Weil), на всю жизнь осталась близкой подругой. В письме своему другу Курту Блюменфельду 29 марта 1953 года она писала об Анне: «Аннушка Мендельсон, ныне Анна Вайль. Всё ещё «лучшая подруга», как во времена детства».[32] Через полгода после смерти Анны, в 1974 году, она навестила в Штутгарте Макса Фюрста, которого знала ещё ребёнком, и его жену.[33]
Ганс Йонас и Элизабет Юнг-Брюль так описывают поведение Ханны Арендт по отношению к друзьям: Ханна Арендт, как сказал Ганс Йонас на её похоронах, была «гением дружбы». По её собственным словам, её движущей силой была эротика дружбы; она считала дружеские связи центральными в своей жизни. Арендт посвящала книги своим друзьям; создавала их словесные описания; писала статьи для их публикаций, посылала им на день рождения стихи и письма, цитировала их, постоянно рассказывала их истории. Она в совершенстве владела языком дружбы.[34]
Удивительно, что ученик и биограф Канта, Райнхольд Бернгард Яхманн, в биографии, опубликованной сразу же после смерти Канта в 1804 году, нашёл очень похожие слова для описания поведения Канта по отношению к его друзьям: «Кант, писал он, отличался особенно тёплым чувством дружбы.[35] … Кант был горячим, сердечным, участливым другом и сохранил это тёплое сердечное чувство дружбы до глубокой старости. Его чувствительная душа непрестанно занималась всем, что касалось его друзей; он принимал близко к сердцу малейшие обстоятельства их жизни; он глубочайшим образом беспокоился за их неудачи и сердечно радовался, когда опасности и угрозы исчезали счастливым образом.[36]
Есть определённое сущностное родство между обоими кёнигсбержцами, Иммануилом Кантом и Ханной Арендт. Иммануил Кант провёл свою жизнь в кругу друзей в Кёнигсберге; Ханна Арендт вынужденно покинула свой родной город и Германию, но она не отказалась от своих кёнигсбергских друзей. Она вспоминала «годы, во время которых родной язык и дружба зачастую были единственными точками опоры в потоке войны, изгнания, новых языков и незнакомых обычаев».[37]
Когда в 1964 году Гюнтер Гаус спросил её, что осталось для неё из догитлеровской Европы, она ответила: «Остался язык… Родному языку нет замены».[38] В ответ на вопрос о впечатлениях, полученных в 1949 году, когда она впервые вернулась в Германию, она сказала: «… меня несказанно обрадовало то, что на улице говорили по-немецки».[39] Её родным языком был не просто немецкий, а тот диалект, на котором говорили в Кёнигсберге, с типичными восточно-прусскими выражениями и с особым кёнигсбергским тембром. В письме 29 марта 1953 года она сообщала своему другу Курту Блюменфельду, что«Самбурски[40] был здесь и приедет ещё раз. Мы провели вместе очень славный вечер, и я была в полном восторге, снова слыша чистейшую кёнигсбергскую речь».[41]
В письме от 23 октября 1960 года она попросила Блюменфельда назвать е й дату процесса над Эйхманом, поясняя: «У меня куча всевозможных обязательств, и я должна своевременно всё отменить, но не хочу просто отменить всё подряд и стоять потом с помытой шеей, а дядя так и не придёт (как говорят в Восточной Пруссии)».[42]
В письме она всегда использовала настоящее время глаголов, «потому что так говорят в Восточной Пруссии», хотя в 1960 году Восточная Пруссия уже была в прошлом. После смерти мужа Генриха Блюхера в 1970 году её кёнигсбергская «лучшая подруга» Анна Вайль, урождённая Мендельсон, приехала из Франции и довольно продолжительное время оставалась рядом с Ханной в Нью-Йорке. «С помощью приходящей домработницы Салли Дэвис Анна Вайль организовала покупку продуктов, готовку пищи, и, что важнее всего, она говорила по-немецки, употребляя восточно-прусские обороты речи, которые были знакомы подругам со времён юности».[43]
В интервью с Гюнтером Гаусом, которое состоялось 28 октября 1964 года, Ханна Арендт иногда говорит на восточно-прусском диалекте, возможно, потому что она рассказывает о себе, а не читает научную лекцию. Особенностью восточно-прусского произношения является, к примеру, что безударный слог „-in“, служащий для обозначения женского рода, ослабляется и звучит как „-en“. В Восточной Пруссии произносят не „die Ärztin“, а „die Ärzten“. Так, Ханна Арендт произносит слово „Philosophin“ как „Philosophen“, а слово „Jüdin“ как „Jüden“.[44] Подобно берлинцам, уроженцы Восточной Пруссии смягчали произношение согласного „g“ перед гласным „e“, часто произнося его как „j“, именно так говорит Ханна Арендт:
„Wenigstens habe ich was jemacht.“[45] (Я хоть что-то сделала);
„… der war ja abjemeldet.“[46] (он же выписался);
„… dies hatten sie ja auch nich jewollt.“[47](они этого и не хотели).
Неоднократно она говорит „dasjenije“, „diejenijen“, „die einzijen“, произнося немецкие слова с диалектальным окрасом. А на один из вопросов Гюнтера Гауса отвечает, приводя типично восточнопрусское непереводимое выражение: «Сегодня я уже не смогу вам это расчихвостить»[48]
Р.-Б.Яхман сообщал о Канте: «Он рассматривал язык общения лишь как средство, чтобы легче обмениваться мыслями; следовательно… для всеобщего лёгкого общения не может быть иного языка, кроме как того, что есть в этой местности. Поэтому он был в своём языке столь безмятежен, что активно пользовался провинциализмами, а во многих словах следовал ошибочному провинциальному произношению».[49]
И Ханна Арендт, и Кант говорили на языке, имевшем характерную окраску той местности, откуда они были родом – Восточной Пруссии. У них был общий родной язык.
Но не только язык, а ещё и дух родного города, так называемый Spiritus loci, города, в котором они выросли, оказывал своё воздействие на обоих. В главе «Общий характер Кёнигсберга» своих «Кёнигсбергских набросков», вышедших в 1842 году, Карл Розенкранц, преемник Канта в качестве профессора философии в Альбертине, пояснил отличие Кёнигсберга в следующих словах:
«Как мне кажется, основная черта Кёнигсберга заключается в его универсальности, которой владеет яснейший разум. … Это доказывает его расположенность к прогрессу. … Но в своей универсальности он также обладает неумолимой разумностью. … Эта разумность, во взаимосвязи с универсальностью, является причиной редкой справедливости суждения. …Иесли поэтому из Кёнигсберга вышла критическая философия, то в этом видится нечто большее, чем просто случайность».[50]
Кантовская критическая философия выросла из кёнигсбергского духа. То, что Ханна, четырнадцатилетняя школьница Кёнигсберга, начала интересоваться трудами Канта, и то, что в свои последние годы жизни и незадолго до смерти 4 декабря 1975 года в Нью-Йорке работала над текстом, в центре которого стояла политическая философия Канта, всё определённым образом связано с Кёнигсбергом. Её духовными учителями были уроженцы Восточной Пруссии Иоганн Георг Гаманн, Иммануил Кант и Иоганн Готфрид Гердер. Юрген Мантей цитирует слова Ханны Арендт, сказанные в 1964 году Йоахиму Фесту: «В том, как я думаю и рассуждаю, я всё ещё из Кёнигсберга. Иногда я пытаюсь утаить это от самой себя. Но это так».[51]
Кёнигсбержец Иммануил Кант провёл всю свою жизнь в родном городе и в то же время был гражданином мира. Гражданка мира Ханна Арендт провела самую большую часть своей жизни вдали от родины. Но если вниматеьно рассмотреть её жизнь и труды, то приходишь к выводу, что всю свою жизнь она оставалась уроженкой Кёнигсберга. 4 декабря 2014 года
Gerfried Horst – Герфрид Хорст
[1] Elisabeth Young-Bruehl, Hannah Arendt – Leben, Werk und Zeit, Frankfurt am Main 2004, стр. 67
[2] Там же., стр. 58
[3] Там же, стр. 61
[4] Stefanie Schüler-Springorum, Hannah Arendt und Königsberg // Michael Brocke/Margret Heitmann/Harald Lordick (Hrsg.): Geschichte und Kultur der Juden in Ost- und Westpreußen, Hildesheim/Zürich/New York 2000, стр. 511-529, 517
[5] Hannah Arendt, Denken ohne Geländer, Texte und Briefe, hrsg. von Heidi Bohnet und Klaus Stadler, München 2006, стр. 219
[6] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., S. 40
[7] Там же., стр. 648
[8] Alois Prinz, Hannah Arendt oder die Liebe zur Welt. Berlin 2012, стр. 19; Wolfgang Heuer, Hannah Arendt, Reinbek bei Hamburg 1987, стр. 9
[9] Stefanie Schüler-Springorum, op. cit., стр. 513
[10] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., стр. 43
[11] Габриэль Риссер (1806 – 1863), гамбургский советник Верховного суда, был первым в Германии судьёй-евреем.
[12] Stefanie Schüler-Springorum, op. cit., стр. 514
[13] Интервью с Гюнтером Гаусом // Hannah Arendt, Denken ohne Geländer, op. cit., стр. 221
[14] Jürgen Manthey, Königsberg – Geschichte einer Weltbürgerrepublik, München Wien 2005, стр. 612
[15] Michael Wieck, Zeugnis vom Untergang Königsbergs – Ein „Geltungsjude“ berichtet, München 2005, стр. 51
[16] Max Fürst, Gefilte Fisch – Eine Jugend in Königsberg, München 1973, стр. 39
[17] Рассказал сам Михаэль Вик в беседе с автором 5 ноября 2014 года
[18] Leben und Abenteuer des Andrej Bolotow, von ihm selbst für seine Nachkommen aufgeschrieben, 1738 – 1795, Erster Band, München 1990, München 1990, стр. 321-322
[19] Karl Brinkmann, Rede zur Eröffnung der Königsberger Neuen Synagoge 1896 // Festschrift zum 25jährigen Jubiläum der Königsberger Synagoge, 1921
[20] Dr. Reinhold Lewin, Mose und Kant // Rudolf Malter (Hg.), „Denken wir uns aber als verpflichtet …“ –
Königsberger Kant-Ansprachen 1804 – 1945, Erlangen 1992, стр. 156 – 159
[21] Stefanie Schüler-Springorum, op. cit., стр. 524
[22] Там же, стр. 523
[23] Max Fürst, op. cit., стр. 195
[24] Königsberger Allgemeine Zeitung, 29. August 1929, Gespräch mit Thomas Mann // Frage und Antwort,
Interviews mit Thomas Mann 1909 – 1955, hrsg. v. Volkmar Hansen und Gert Heine, Hamburg 1983, стр. 146
[25] Там же, стр. 147
[26] Jürgen Manthey, op. cit., стр. 615
[27] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., стр. 64
[28] Stefanie Schüler-Springorum, op. cit., стр. 525
[29] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., стр. 159
[30] Там же, стр. 71-72
[31] Там же, стр. 105-106
[32] Hannah Arendt – Kurt Blumenfeld „… in keinem Besitz verwurzelt“, Die Korrespondenz, hrsg. von Ingeborg Nordmann und Iris Pilling, Hamburg 1995, стр. 83
[33] Stefanie Schüler-Springorum, op. cit., стр. 529
[34] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., стр. 15
[35] Reinhold Bernhard Jachmann, Immanuel Kant geschildert in Briefen an einen Freund, Königsberg 1804, Achter Brief, стр. 75
[36] Там же, стр 83
[37] Там же
[38] Hannah Arendt, Von Wahrheit und Politik, Originalaufnahmen aus den 50er und 60er Jahren, München 1999/2006, 5 CD-Box, CD 1, Track 8, 4:20
[39] Там же, Track 9, 5:43
[40] Шмуэль (Самуэль) Самбурски, родился 30 октября 1900 года в Кёнигсберге, умер 18 мая 1990 в
Иерусалиме, физик и историк
[41] Hannah Arendt – Kurt Blumenfeld, op. cit., стр. 83
[42] Там же, стрS. 257
[43] Elisabeth Young-Bruehl, op. cit., стр. 593
[44] Hannah Arendt, Originalaufnahmen aus den 50er und 60er Jahren, op. cit., Track 3
[45] Там же, Track 3, 4:00
[46] Там же, Track 9, 4:12
[47] Там же, Track 9, 4:30
[48] Там же, Track 4, 2:40
[49] Reinhold Bernhard Jachmann, op. cit., шестое письмо, стр. 60
[50] Karl Rosenkranz, Königsberger Skizzen, Danzig 1842, Nachdruck Hannover-Döhren 1972, стр. 64 – 69 passim
[51] Jürgen Manthey, op. cit., стр. 629
