В предисловии к своей первой изданной работе, датированной Кантом его 23-м днём рождения, т.е. 22 апреля 1747, Кант, проявляя необычную дерзновенность, утверждает, что «в настоящее время можно смело не считаться с авторитетами Ньютона или Лейбница, если они препятствуют открытию истины» (с. 52), что их тоже можно «уличить в ошибках» (с. 55). И «если даже тысячу раз ошибаешься в каком-нибудь смелом начинании, то всё же выгода, которая будет получена для познания истины, будет гораздо более значительной, чем если всегда идти по проторенному пути. Из этого исхожу. Я уже предначертал для себя путь, которого намерен держаться…, и ничто не должно мне мешать двигаться по этому пути» (с. 56).
Уже в этом объявлении войны «великим мастерам нашего познания, коих я буду теперь иметь честь называть своими противниками» (с. 58 – 59), есть нечто поразительное и таинственное, что напоминает известные пограничные ситуации в истории Запада. Например, слова Лютера перед императором Карлом на рейхстаге в Вормсе: «На этом стою и не могу иначе!». Или Галилея перед судом инквизиции: «И всё-таки она вертится». Что за сила инспирирует молодого Канта к такой дерзновенной решимости в предисловии его первой работы, посвящённой общеевропейскому спору о мере движения физического тела? Что происходит в разуме докритического Канта, «чистом» от давления авторитетов? Какая предикабилия – а в «Критике чистого разума» понятие силы определяется как предикабилия категории причинности – то есть, какая априорная диспозиция Кантова рассудка является причиной столь самоуверенного начала? Может быть, ответ звучит в будущем предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума»: «Ясность для всех естествоиспытателей возникла тогда, когда Галилей стал скатывать с наклонной плоскости шары с им самим избранной тяжестью», они «поняли, что разум видит только то, что создаёт по собственному плану» (т. 3, с. 21). Перевод Н.О. Лосского немецкого оригинала «ein Licht» в начале цитаты как «ясность» есть свидетельство некоторого герменевтического недоразумения, поскольку не учитывает того, что в значительной степени принципиально важно для понимания как Канта, так и в целом всего Просвещения. Поскольку этот «ein Licht» = «один свет», оставаясь для многих исследователей незатронутой загадкой, есть по сути та сила (и это отмечено целым рядом ученых, в основном теологов), которая побудила стремление Просвещения к поиску истинного пути в будущее. Этот путь связан с основным для всех форм культуры – от религии до естествознания – вопросом: Что движет? Как движет? Куда движет? Ложный ответ грозит, по Канту, выбором того пути, который приведёт человечество не к «естественному концу всего сущего», а к «противоестественному», о чём он предостерегает в своем сочинении «Конец всего сущего», опубликованного в 1794 году почти одновременно с его проектом решения проблемы мирного будущего в статье «К вечному миру» (т. 8, с. 205 и далее).
В связи с «одним светом» = «ein Licht» в историко-культурном и автобиографическом контексте молодого Канта, его отмеченная выше решимость идти своим путём объясняется, хотя бы отчасти, влиянием его учителя по философии Мартина Кнутцена, который принадлежал к одному из важнейших направлений Просвещения – физикотеологии. Один из парадоксов истории культуры в том, что это понятие, ставшее основообразующим для целого поколения мыслителей в эпоху Просвещения, практически почти полностью исчезло из памяти потомков. Но без учёта физикотеологического импульса вряд ли возможно понять начала естественнонаучной революции Нового времени, определившей во многом герменевтику Просвещения! В сокровенной сути физикотеологии содержится теологически обоснованное представление о новой светоносной силе, дарованной Богом Новому времени. Эту силу связывают с древнееврейским понятием «кабод» из Ветхого Завета, сочетающим в своей семантической структуре значения «сила» и «слава». В теологическом ключе «кабод» толкуется как светоносная огненная субстанция Бога, которая производит всё многообразие физической реальности, будучи при этом одновременно субстанцией понимающего ума (1).
Телесная реальность «кабода-света» ближе всего к понятию «эфир», его синоним – теплород. Это понятие Кант использует в своей диссертации «De igne» (1755) = „Об огне», в работе «Физическая монадология» (1756) и вплоть до последних работ, включая неоконченную «Об основанном на априорных принципах переходе от метафизических начал естествознания к физике». В своём трактате „Математические начала естественной философии» Ньютон, приверженец физикотеологии, воздает хвалу «кабоду» Бога и благодарит Его за математическое совершенство Его творения, открывая новое понимание природы. Культурно-цивилизационные последствия этого нового понимания природы вызвали настоящую турбулентность во всех дискурсах общественных систем – от теологии до политологии. И именно в это турбулентное время появилась первая публичная работа Канта «Мысли об истинной оценке живых сил», посвящённая одной из центральных проблем новой физики, а именно – поиску формулы меры движения движущегося тела. В эпицентре этих поисков стояли два подхода, предложенные Декартом и Лейбницем, двумя основными авторитетами в философии начала Нового времени. Исходя из своей теории о постоянстве движения во вселенной, Декарт предлагает решение F = m * v, т.е. мера энергии движущегося тела пропорциональна массе, умноженной на скорость.
В 1686 году была опубликована реакция Лейбница на это решение в его «Кратком очерке о примечательной ошибке Картезиуса». Эта работа Лейбница подчеркивает теологическую подоплеку спора, что выделяет её автор уже в длинном подназвании: может ли Бог как Творец мировой системы допустить неизменность общего количества всех движущих энергий в Своём Творении? Исходя из математического закона Галилея об ускорении свободно падающего тела, Лейбниц предлагает своё решение проблемы – F = m * v2, т.е. сила движущегося тела равна массе, умноженной на скорость в квадрате. Позже в 1695 году Лейбниц в своей работе «Взятый из динамики пример поистине чудесных законов природы» проводит разграничение между т.н. «живыми» и «мёртвыми» силами, которое при современном подходе ближе всего к различению между понятиями кинетической и потенциальной энергии тела. Кинетическая, т.е. «живая сила» у Лейбница, – это собственная энергия тела, изменяющая его положение в пространстве, сравнимая с понятием causa effecientis = действующая причина у Аристотеля.
В своей первой работе Кант стремится решать проблему не в чисто механически-математическом ключе, как Декарт и Ньютон, но и не в ключе Лейбница, с которым вступает в полемику. В его размышлениях есть нечто, что можно охарактеризовать как попытку осознать динамику своей формирующейся когнитивно-психической деятельности (2), что на фоне таких величин, как Лейбниц или Декарт, может сразу вызвать недоверие и отторжение его позиции, что и случилось.
В кратком изложении решение Канта сводится к следующему:
«Мёртвые силы» Лейбница – это латентные действия без проявленного внешнего действительного движения. «Живые силы» проявлены в действительном движении. Для «мёртвых сил» правильна формула Декарта, для «живых» – Лейбница. Но в своём решении Кант противоречит всем и всему, что было до него: Декарту с его математическими телами в божественной геометрии протяжённой субстанции, принципу предустановленной гармонии эволюционирующего к лучшему мира Лейбница, невольно и будущему закону сохранения энергии, основы которого были заложены уже Лейбницем, изучавшим переход механической энергии в тепловую при столкновении тел. Это противоречие выражается в утверждении, что только «живые силы» обладают бесконечным действием в единстве божественного творения. Энергия же «мёртвой силы», которая проявляет себя как движение «математического тела» под воздействием внешней силы, т.е. переходит в ограниченное по времени состояние «живой силы», исчезает, как только прекращается действие внешней силы, например, силы, вызвавшей движение неподвижно лежавшего на плоскости тела с его «мёртвой силой». Кант пытается объяснить своё утверждение, вводя в § 115 различение между математическим и естественным телами (3), а также относящимися к ним законами!
Что происходит? Что Кант всё же пытается объяснить? Ведь он хорошо знает декартовскую теорию двух субстанций, механику Ньютона, монадологию Лейбница, труды многих учёных современников – Якоба Германа, Иоганна Бернулли, Петера Мушенбрука и других, которые упомянуты в его работе. С моей точки зрения, Кант проявляет нечто, что поистине поражает, особенно сегодня: он проявляет юношескую интуицию в отношении опасности ложных теорий движения, которые могут получить естественнонаучную легитимацию, пользуясь возможностями возведённого в идол математического метода, обожествлённого уже в системах Декарта, Ньютона и Лейбница. Возникает впечатление, что принцип достаточного основания, заложенный в эти системы на основе теологических аргументов, представляется Канту не совсем достаточным, что сказывается в его трактовке «мёртвых сил». Будущему создателю философии критического идеализма недостает в этих системах «достоинства человека» и его разума в онтологической ответственности за мир. В §125 Кант пишет: «Для живых сил открывается доступ в природу после того, как они были изгнаны из математики. Ни в коем случае нельзя возлагать вину за ошибку на кого-нибудь из двух великих философов – Картезия или Лейбница… В известной мере это значит защищать честь человеческого разума, когда его приводят в согласие с самим собой в лице различных проницательных мужей и обнаруживают истину, которой их глубокомыслие никогда полностью не изменяет, даже тогда, когда эти мужи противоречат друг другу» (т. 1, с. 80).
В своей первой дерзновенной работе Кант проявляет живую волю к преодолению как лейбницианского представления о пантеистическом дирижировании в механизме монадных коллективов, состоящих из разрозненных, бесконтактных «Я» «без окон», так и деистской механики, грозящей превратить в обездушенные машины не только природу и человека, но общественную политику.
Следует подчеркнуть и то, что физикотеологическая установка Канта отличается как от Ньютона, так и от Кнутцена, учителя Канта, давшего ему основы физикотеологии и механики Ньютона. Кнутцен поставил целью связать физику Ньютона с основами «школьной метафизики», ориентированной на учения Хр. Вольфа и Лейбница. Для этого в положение Лейбница о предустановленной Богом гармонии мира, исключающее, однако, материальное взаимодействие отделённых друг от друга монад, Кнутцен для решения проблемы необходимости и случайности ввёл компромиссную теорию т. н. influxus physicus (4), т.е. принцип невидимого физического переплетения монад и их закономерного взаимодействия друг с другом, что напоминает «тёмную энтелехию» Аристотеля (5). Т.е. в мире всё преформировано как в физическом, так и в теоретико-познавательном планах!
А как же честь человеческого разума, которую Кант пытается защитить в §125? Его попытка нового закона «живых сил» в §124 – свидетельство альтернативной авторитетам динамики будущего критического идеализма на основе «спасения разума» и лишь посредством этого «спасения феноменов».
Кант выводит в §123 своей работы положение о том, что «мёртвые силы» могут возвыситься до того «состояния, в котором сила тела пусть даже ещё не став «живой», устремлена к этому» (6) (пер. с нем. – В.Г.). Кант именует это «оживлением, или вивификацией»! Это его положение было, естественно, отклонено, как и его тезис о полном исчезновении энергии «мёртвых сил» после прекращения действия на движущееся тело внешней силы. Следует признать, однако, что научная критика Канта основана на принципе абсолютного детерминизма, заложенного в парадигму современного естествознания, на принципе, граничащем нередко с эсхатологическим фатализмом. Есть ли ему альтернатива? Ответ Канта – СВОБОДА! Ответ, только намеченный в его дерзновенном тезисе о вивификации, но получивший развитие в систематике критического периода Канта. В своей первой работе Кант проявляет, пусть бессознательно, истинное мужество к противостоянию детерминистическому фатализму. Его учитель Кнутцен, ставший профессором Альбертины уже в 21 год, посвятил свою диссертацию доказательству о неминуемом конце света. Несмотря на свой положительный ответ на «Вопрос о том, стареет ли Земля с физической точки зрения» (1754), Кант явно хочет того, что назовет позже «естественным концом», имея в виду «то, что с необходимостью возникает по законам определённого порядка (в том числе и морального, а не только физического» (7). Карл Форлэндер упоминает в своей книге о Канте, что в тяжёлые годы своего становления он часто повторял: «Я стремлюсь подчинять вещи себе, а не себя вещам»(8). СЕБЕ значит моральному закону в СЕБЕ!
Совершенно очевидно, что решение Канта по вопросу об энергии движения привязано к метафизическому подходу, включая в него то понятие силы, которое основано на взаимодействии души и природной телесности. В механистической модели мира этот поход не признаётся релевантным, и поэтому решение Канта было решительно отвергнуто. Плюс ко всему в своей работе Кант, видимо не зная, не учёл то, что в 1743 году за 6 лет до его первой публикации Даламбер уже поставил точку в споре между Декартом и Лейбницем, предложив свою известную формулу F = mv2/2. Реакция одного из самых почитаемых просветителей Лессинга была беспощадной в его поэтической эпиграмме:
Затея явно не под силу, –
Кант учит целый свет;
Живые силы измеряет,
А собственные нет.
Жёсткое испытание для молодого автора! Однако, как показывает история после Канта, не принявшая Канта, он по-прежнему остается «живой силой» для школы жизни. В §131 Кант, указывая на своё положение о вивификации сил, предлагает рассмотреть свою теорию как «план для возможной динамики будущего». В конце своей работы он, выражая благодарность Лейбницу, пишет: «…я не мог бы ничего сделать без путеводной нити превосходного закона непрерывности, за который мы благодарны бессмертному его изобретателю и который оказался единственным средством для того, чтобы найти выход из этого лабиринта»(9). А разве сам Кант в нашем сегодняшнем лабиринте глобального кризиса не мог бы стать, ну, если не единственным, то хотя бы первым шагом для выхода из этого лабиринта? Ответ в каждом в нас: сможет ли человечество как в моём лице, так и в лице всякого другого, признать моральный закон Канта как «план для динамики будущего», как единственный закон свободы в нас? Или же окончательно разрушит его?
Примечания:
1) См. в этой связи: Гроссетест Р. О свете, или О начале форм. ВФ, 1995. №6. С. 125.
2) Это, что занимало уже Лейбница, который именовал бессознательное как «малые восприятия», хотя подчеркивал при этом их действенный эффект. Кант обращается к этой теме напрямую в своей работе «Исследование очевидности принципов естественной теологии и морали» (1762), где он, вводя термин «тёмные представления», пишет, что не предающие им значения люди «проходят мимо великой тайны природы…» (т. 2, с. 263).
3) Ср.: «Ведь каждое тело, движимое извне, – неодушевлённо, а движимое изнутри, из самого себя, – одушевлённо…». Платон. Т. 2, с. 155.
4) В этой теории чувствуется влияние идеала математической логики Лейбница и его работы по исчислению бесконечно малых.
5) Кант упоминает её в §1: «Полагают, что тёмная энтелехия этого мужа и есть тайна действия сил…» т. 1, с. 62.
6) Kant I. Werke (in 6 Bdn.). Bd. 1. S. 177.
7) Кант И. Конец всего сущего. Т. 8. С. 211.
8) Vorländer K. Kants Leben. Hamburg, 1974. S. 26.
9) Кант т.1, с. 82.
© В.Х. Гильманов, профессор БФУ имени И.Канта
